Еще один важный акцент, который приходит в субкультурное сообщество в 90-е годы, – это движение к легализации и легитимации субкультур. В целом в последние десятилетия (10-15) субкультурная жизнедеятельность молодежи перестала восприниматься как нечто шокирующее и являющееся источником социальной угрозы. И общая девиантность сознается как нечто естественное, необходимый противовес общественному мэйнстриму и противоядие от культурной стагнации общества. И в этом плане закономерно, что проявление прежней подозрительности в отношении представителей субкультур может интерпретироваться в условиях мегаполиса, скажем, как проявление провинциальной отсталости. Тоже хочу привести один короткий рассказ, который рассказывали тоже панки. Вот такой очень показательный рассказ: «Вот год или два назад мы шли с парнем куда-то на вечеринку. У него просто такой ирокез был длинный полметра, еще шипы вот так сантиметров по тридцать, все крашеное, хайр зеленый, шипы красные, вот, это только вот голова, не считая клепаной куртки, штанов, ботинок и всего, что там висело. Да, и вот какой-то патруль останавливает, просто не знает, чего с нами делать. Документы в порядке, ничего запрещенного нет. Давай, вызвали еще бобик какой-то, посмотреть на такое чудо. Такие подходят к начальнику: "А давай его в участок, сострижем, снимем там куртку, посадим в камеру". Он такой: "Ну сейчас уже не 80-е годы, а это панки…" Ну, пристыдил его… Дурак, что ли, чего, панков не видел?.. А это какой-то постовой из какой-то деревни. Лейтенант реально пристыдил. И пошли дальше».
Возможность таких субкультурных миграций обусловлено именно тем, что субкультурное поле воспринимается во многом как единое, с одной стороны, и с другой стороны, что наличие хоть какой-то субкультурной идентичности остается актуальным, воспринимается как нечто естественное и достаточно престижное. Действительно трудно представить себе, что в конце 80-х годов с такой легкостью и резвостью можно было бы совершить переход из хиппи в панки, а из панка в любера. Представить практически невозможно, потому что своя ролевая идентичность, как правило, не предполагала выхода за ее пределы. Тогда молодой человек, юный, подросток, причисляющий себя к какой-то субкультуре, чувствовал себя воином армии. А сейчас, скорее, таким князем Владимиром, выбирающим религию трезво, сознательно, которую всегда можно поменять.
– Прикольные, с ними интереснее. Стану я панком. Стал панком. Да нет, панки – они в грязи, а вот скинхеды – такие правильные, они сильные ребята, пацан сказал – пацан сделал. Они друг за друга постоят, не то что эти панки…» и т.д.
– Живут как придется. Такие бродяги уличные, да.
– Рамочки есть. А вот панки, они вообще отвязные, у них вообще никаких рамок, они вот просто живут вообще без правил, такие злые, веселые, да.
– Рамочки есть.
– Свой, и поет вот. Я вот тоже, я тоже такой, я тоже такой, но просто я не пою. Потом наслушался Цоя вот так вот, до крыши. Потом: а вот Кинчев, он прикольный. Он и хулиганистый такой, песни романтические. Буду я алисоманом. Стал алисоманом, вот одел это, красные шарфики, косухи, стрижки, как у Кинчева. Да, клево, клево. Насытился, ну. Все равно, как-то оно ограничивает.
«– Есть такая схема: киноман, алисоман, панк, скинхед. То есть в свое время она была очень распространена. То есть человек сначала слушает рок. О! Цой! Нормальный пацан, вообще.
Что еще очень важно, что именно с 90-х годов субкультурная идентичность для молодежи вообще перестает быть чем-то особенным, чем-то маргинальным по отношению к обычным, мейнстримным политическим и традиционным моделям, а становится, скорее, наоборот, практически общим местом. По крайней мере, в больших городах, особенно в столицах и вообще в мегаполисах городские подростки уже начинают с 12-14 лет оказываться включенными в это субкультурное поле в силу естественных и неизбежных контактов со сверстниками и старшими знакомыми. И таким образом, фактически перед каждым подростком встает в какое-то время вопрос кем быть. В рэперы податься или в рэйверы податься или, сожжет, в скины пойти. Я еще буду говорить, каким образом эти вопросы решаются и какие здесь есть модели. Разумеется, не каждый подросток в реальности причисляет себя к тому или иному движению. Однако отказ от всяческой субкультурной идентичности, по крайней мере, для подростка большого города, есть тоже акт сознательного выбора, требующий едва ли не большей степени сознательности, чем, наоборот, обретение этой самой субкультурной идентичности. На тот или иной субкультурный путь подросток, как правило, попадает уже ориентируясь на определившихся в этом отношении одноклассников, приятелей по двору и т.д., а не на идеологическую программу движения. Что тоже важно подчеркнуть, потому что мы очень часто судим об идеологических субкультурах, в отличие от территориальных (там более или менее все понятно). А когда пишут об идеологических субкультурах, то чаще всего в качестве материала используют «продукты высшего порядка». Какие-то манифесты, идеологические программы, слоганы и т.д. На самом деле это все, конечно, имеет смысл и определяет субкультурное движение, но надо отдавать себе отчет в том, что мы знаем Пушкина и Лермонтова и еще 10-15-20 имен этой эпохи, а на самом деле писателей были сотни, и они создавали литературный фон. Так же происходит и в субкультуре. Есть в сравнительном количественном отношении по крайней мере большая группа, которая вырабатывает идеологию, которая ее манифестирует, а есть огромная масса, до которой эта идеология доходит в виде таких, условно говоря, фольклорных текстов очень часто. Не важно, что они распространяются через Интернет. Но именно эта масса составляет ту в данном случае социальную среду, которая определяет во многом субкультурное бытие, наряду с ее заявленной идеологией. Наряду с этой общей раскладкой, какие бывают субкультуры и какие у кого дела, какие у кого дела, взгляды, кто чем занимается, позволяет тинейджерам большого города сознательно варьировать собственную идентификацию. Следовательно, переменно примеряя разные одежды. В частности, я хочу привести в пример небольшой текст, который я записал у двух достаточно взрослых уже панков в начале 2000-х годов, которые рассказали мне вот что:
Что нужно подчеркнуть, что представители каждого из этих субкультурных сообществ обладали и обладают обязательным знанием и мнением всех обо всех других: об их структуре, декларируемой идеологии, системе основных деятельностных практик, моделях и формах культурно значимого поведения. Идеологические субкультуры не существуют изолированно, а выстраивают систему отношений, о которой я говорил. Межгрупповые отношения складываются в достаточно четкую парадигму, которую можно представить как своего рода карту субкультурного мира, где будут отдельные страны или отдельные какие-то зоны, одни из них будут накладываться на другие. То, что иногда именует себя хи-хоп культурой включает в себя и рэп, и граффити, и скейтинг и еще ряд идентичностей, которые могут себя идентифицировать с более крупной хип-хоперской идентичностью, могут – нет. Но так или иначе эта карта будет с наползанием отдельных зон и со стрелочками, которые будут указывать области или какие-то векторы взаимного притяжения и отталкивания.
Развитие молодежной субкультуры на этом этапе характеризуется несколькими очень важными процессами. Во-первых, из отдельных неформальных групп или движений, как их тогда чаще называли, или сообществ, как их чаще называют в антропологии, молодежные субкультуры сложились в некое единое социокультурное поле, относительно устойчивое. Совокупность отдельных сообществ, связанное системой довольно сложных и меняющихся внутренних и внешних отношений. Иначе говоря, с середины 90-х годов молодежную субкультуру нельзя было уже назвать одним или двумя именами каких-то сообществ. Молодежная субкультура стала, собственно, социкультурной средой, структура которой была достаточно сложна, потому что эта среда была сегментирована на отдельные сообщества, и идентичность представителя каждого из них оказывалась двойной. С одной стороны, человек, относящий себя, скажем, к рейверам, считал себя рейвером. С другой стороны, он чувствовал некоторое единство как со своими друзьями из близких или хотя бы не враждебных к рейверам, так и со своими врагами, скажем, с рокерами или реперами, с которыми они могли вступать в какие-то стычки идеологического и эстетического характера. Но все равно он с ними чувствовал единство, потому что это было его поле. Те, которые вне этой субкультурной среды, довольно широкой, – вот это уже другое поле. С ним тоже можно было что-то делать, но к нему было относиться достаточно безразлично, во всяком случае в рамках этой социокультурной среды.
Надо сказать, что и хиппи, панки, металлисты, толкинисты и другие сообщества 80-х – начала 90-х годов так же, как их предшественники, по-прежнему ставил себя и свои ценности, свою деятельность вне политики, вне социального строя, вне коммерческих отношений и всячески подчеркивали свою протестность, контркультурность и нонконформизм. А вот с середины 90-х годов, приблизительно серединой 90-х годов такие процессы будем датировать, ситуация начала меняться заметно и, на мой взгляд, достаточно радикально. И чем дальше, тем больше. Как в сторону расширения этого сегмента субкультурной молодежи в общей молодежной среде, так и в сторону отхода от протестных моделей в мировоззрении и поведении.
Вторую волну можно отнести к концу советской эпохи, ко второй половине 70-х – началу 90-х годов. И этот период в динамике молодежной субкультурной среды характеризовался тем, что подростковые субкультуры были усвоены западной молодежной сценой не единично, а уже некоторым букетом. В 80-е годы на нашей советской субкультурной сцене действовали уже, кроме хиппи, и панки, и металлисты, и рокеры, которые были не металлисты и т.д. Кроме того, довольно быстро возникли противопоставленные так называемым неформалам молодежные группы, которые выступали как бы за порядок, как они это не манифестировали. В первую очередь либералы. Я думаю, многие помнят. Таким образом, сама по себе структура этой социокультурной среды уже усложнилась. В дальнейшем она усложнилась еще больше. В этот период участие в неформальных – тогда их называли группах – не исследовалось, как до этого, но властные педагогические институты относились к ним настороженно, пытаясь ввести подростковые сообщества в рамки привычных традиционных программ, найти к ним какие-то ходы, то ли заигрывать, то ли пресекать. Не буду на этом останавливаться. Но анализ социально-педагогической литературы второй половины 80-х – начала 90-х годов (а это огромный совершенно пласт педагогической и социально-педагогической публицистики) сам по себе очень поучителен. Я его очень люблю, потому что видно, какие схемы пытаются применить общественные институты. И сам факт того, что к этому явлению необходимо применить какие-то схемы воздействия, говорит о том, что субкультуры все равно оставались таким бельмом в глазу, некоторой занозой, которую нужно как-то вытащить или перевести из разряда заноз в разряд чего-то более приличного и удобоваримого.
Первые молодежные движения, объединяемые той или иной системой ценностных и идеологических установок возникли на Западе в 60-е годы ХХ века, как известно. И одним из основных тезисов манифестируемой ими идеологии было противопоставление себя обществу потребления, протест против буржуазной системы ценностей. В таком виде эти молодежные направления андеграунда и попали на нашу советскую, российскую почву. Первая волна пришлась на начало 70-х годов и связана, прежде всего, с движением хиппи, чье существование, с одной стороны, не имело на советской почве тех социокультурных корней, о которых я сказал, поскольку у нас, вроде как, не было буржуазного общества потребления, была другая система ценностей и другая система распределения. С другой стороны, не вписывалась в объявленную структуру российского общества, ему там не было места. И постоянно подвергалась идеологической обструкции, что и компенсировало отсутствие буржуазного андеграунда в положении хиппи необходимого положения альтернативности к существующей социальной и государственной системе. Таким образом, протестное мировоззрение подпитывалось диссидентским пафосом свободомыслия и неприятием тоталитарного строя и культуры.
Молодежные субкультуры, или неформальные сообщества, – это своеобразный социокультурный феномен ХХ века, достаточно молодой. Конечно, какие-то молодежные группы были всегда, в любой истории, в любой национальной культуре, вплоть до архаической, но это совсем другое дело. Молодежные субкультуры, в общем в том виде, при той динамике дошли до наших дней, до нашей российской действительности – это порождение ХХ века. И, как известно, явление не отечественного происхождения. В российскую и советскую культуру эти движения проникали в разное время и разными путями и всякий раз оказывались в новом социальном и политическом контексте, к которым им приходилось приспосабливаться.
текст выступления
Услуги хостинга и дата-центра для хранения видеоконтента предоставляет компания . Видеосъемка – Владимир Гурский и Ася Данилова, монтаж – Михаил Балаев, фото – Юлия Перминова.
В обсуждении приняли участие: , совладелец группы компаний Синдбад и ISIC Россия; , начальник Отдела анализа молодежных субкультур Городского центра профилактики безнадзорности и наркозависимости несовершеннолетних при Комитете по молодежной политике и взаимодействию с общественными организациями; , старший эксперт Отдела рекламы и внешних связей Северо-Западного филиала ОАО «МегаФон»; , директор проекта MadStyle; , создатель арт-проекта Doping-Pong; , генеральный директор компании Entermedia Direct; , управляющий партнер компании Concept Club; , генеральный директор компании «Вэб Плас»;
Выступление на тему «Молодежные субкультуры современной России: между протестом и индустрией» кандидата искусствоведения, доцента Санкт-Петербургского государственного университета культуры и искусств .
«Контекст». Междисциплинарный лекторий
.jpg)